Расчет с гитлеровским фашизмом

Альберт Эйнштейн

После того как разразился мировой экономический кризис, Эйнштейн с глубокой озабоченностью следил за развитием политических событий в Германии. Он видел, как Веймарская республика превращается в карикатуру на демократию. С момента передачи правительственной власти милитаристу фон Папену, представителю крупных землевладельцев и промышленников, который тотчас же распустил законное прусское правительство, Эйнштейн потерял последние остатки веры в веймарскую демократию. В этой обстановке он намеревался покинуть Европу уже летом 1932 года. Поэтому весьма кстати для него оказалось предложение занять должность в недавно организованном Институте фундаментальных исследований (Institute for Advanced Study) в Принстоне. Он, однако, еще не предполагал переселяться в Соединенные Штаты, а собирался проводить в Принстоне лишь зимнее время, весной же и летом хотел, как и раньше, работать на своей даче в Потсдаме и читать лекции в Берлинском университете. 1 октября 1933 года он должен был приступить к работе на своем новом месте. Академия была с этим согласна. Была достигнута договоренность, что на время своей работы в Принстоне Эйнштейн будет каждый раз получать неоплачиваемый отпуск.

Захват власти фашистами не был для Эйнштейна неожиданным: он давно видел приближение этой, как он говорил, "революции справа", однако в первое время он не придавал большого значения созданию фашистского правительства. Еще в начале февраля 1933 года, то есть через несколько дней после назначения Гитлера рейхсканцлером, он вел из Пасадены переговоры с Берлинской академией по вопросам урегулирования своего оклада; форма этих переговоров позволяла думать, что он не собирается выходить из состава академии. Все это, однако, должно было скоро измениться.

Под впечатлением известий о произволе и жестокостях, чинимых гитлеровцами, Эйнштейн в конце февраля 1933 года принял решение больше не возвращаться в Германию. В Пасадене он сделал заявление, вызвавшее сенсацию. Пока ему предоставляется возможность выбора, сказал ученый, он будет находиться лишь в такой стране, где царствует политическая свобода, терпимость и равенство всех граждан перед законом; в настоящее время в Германии эти условия не выполняются. Эйнштейн заключил свое заявление следующей фразой: "Я надеюсь, что в Германии вскоре воцарится здоровая обстановка и что великих людей, таких как Кант и Гете, будут чествовать не только от случая к случаю в дни юбилеев, а основные принципы их учения найдут всеобщее признание как в общественной жизни, так и в сознании людей".

Во время приема, который был дан в его честь 17 марта 1933 года в отеле "Уолдорф-Астория" в Нью-Йорке, Эйнштейн снова в резких словах обрушился на коричневую тиранию. Антифашистские высказывания Эйнштейна и его отвращение к безудержному нацистскому террору в Германии были всего лишь логическим следствием гуманистических и враждебных любому насилию воззрений, которые лежали в основе всей его политической деятельности начиная с 1914 года. Эйнштейн видел в фашизме "политику авторитарной и безответственной диктатуры". Уже раньше он осудил насильственный режим в Италии. А теперь со всем авторитетом своей славы он выступил против позорных бесчинств, совершавшихся в Германии гитлеровцами.

В заявлении, переданном им Лиге по борьбе с антисемитизмом, Эйнштейн заклеймил "акты грубого насилия и подавления, направленные против всех свободомыслящих людей и против евреев". Следует надеяться, что совместными силами народов удастся уберечь Европу от "впадения в варварство давно прошедших эпох" и что все сторонники цивилизации объединят свои усилия, чтобы побороть фашистскую чуму. Известие об антифашистских высказываниях Эйнштейна с быстротой молнии облетело мировую прессу. Немецкие фашисты источали в своих газетах яд и желчь в адрес великого ученого, который был им ненавистен как откровенный противник войны и как "большевик" и "нежелателен" как еврей. Под впечатлением этих нападок Берлинская академия наук запросила 18 марта 1933 года Эйнштейна, соответствуют ли действительности газетные сообщения о его открытых заявлениях, направленных против немецкого правительства. Если это имеет место, академия "будет несомненно чувствовать себя обязанной выразить со своей стороны отношение к этому делу". Это письмо попало к Эйнштейну лишь через месяц, когда он находился в Бельгии и уже не состоял членом академии.

Во время переезда в Европу Эйнштейн заявил о своем выходе из Прусской академии наук. 28 марта 1933 года он писал: "Условия, царящие в настоящее время в Германии, побуждают меня отказаться от звания члена Прусской академии наук. В течение 19 лет академия давала мне возможность посвятить себя научной работе без каких-либо служебных обязанностей. Я знаю, в сколь высокой мере я должен быть за это ей благодарен. Неохотно покидаю я ее круг еще и потому, что высоко ценю те стимулы, которые я там получал, и те прекрасные человеческие отношения, которыми я наслаждался в течение всего долгого времени, пока был ее членом. Однако обусловленная моим званием зависимость от прусского правительства стала для меня в нынешних условиях неприемлемой".

Еще до получения этого письма в Берлине фашистское министерство науки, культуры и народного образования отдало академии распоряжение наложить на Эйнштейна дисциплинарное взыскание в том случае, если он действительно принимал за границей участие в "антинемецкой травле".

30 марта 1933 года заявление Эйнштейна было зачитано на пленарном заседании академии. Академия приняла это заявление к сведению и выразила мнение, что тем самым весь инцидент можно считать исчерпанным. Однако нацистское министерство не было удовлетворено. Поздно вечером того же числа оно вручило исполнявшему обязанности секретаря академии правоведу Хейману "настоятельное пожелание", чтобы академия публично выразила свое отношение к делу Эйнштейна. Поскольку трех других секретарей, среди которых был Макс Планк, в тот момент нельзя было разыскать, Хейман самостоятельно составил требуемое заявление от имени академии и передал его министерству, а также газетам для опубликования.

В этом заявлении говорилось, что академия "с возмущением" узнала об участии Эйнштейна в злостной антинемецкой травле в Америке и Франции и незамедлительно потребовала от него объяснений. "Агитационные выступления Эйнштейна за границей, - говорилось далее, - особенно тяжело воспринимаются академией потому, что она с давних времен чувствует себя теснейшим образом связанной с прусским государством и всегда подчеркивает и оберегает "национальную идею" при всей подобающей ей строгой сдержанности в политических вопросах. По этой причине академия не имеет никаких оснований сожалеть о выходе Эйнштейна из ее состава".

В день антиеврейского бойкота 1 апреля 1933 года в немецких газетах появилось позорное заявление Прусской академии наук. В этот день в Берлине орды штурмовиков заняли главное здание университета, а также многие институты и клиники. Студентов, ассистентов и профессоров еврейской национальности изгоняли и подвергали оскорблениям. Государственная библиотека была также осаждена бандитами из штурмовых отрядов, которые отбирали читательские билеты у читателей-евреев. Населению не разрешалось входить в магазины, принадлежавшие евреям. И на фоне этих постыдных действий крупнейшая научная академия в Германии избавилась от самого знаменитого члена!

Далеко не все члены академии одобрили текст заявления, написанного Хейманом. В частности, Макс фон Лауэ сразу же выступил против этого заявления, а также выразил протест против того, что ни один член физико-математического отделения не имел возможности принять участие в его составлении. По его настоянию 6 апреля 1933 года было созвано экстраординарное пленарное заседание академии, которое занялось этим вопросом. Однако протест Лауэ не достиг цели. Большинство членов академии задним числом одобрили текст Хеймана и даже выразили ему благодарность за "надлежащие действия".

В своем ответном письме от 5 апреля 1933 года Эйнштейн заверил, что он никогда не принимал участия в "злостной антинемецкой травле" и что ему о такой травле вообще ничего не известно. Дело сводилось к воспроизведению и оценке официальных заявлении и распоряжений ответственных немецких политиков и их программы, направленной на уничтожение немецких евреев экономическими мерами. Что касается его самого, то он действительно охарактеризовал состояние Германии в настоящее время как состояние "массового психического заболевания" и высказал свои соображения по поводу причин этого заболевания. В заключение Эйнштейн писал: "Я отвечаю за каждое слово. В свою очередь я ожидаю, что и академия, в особенности после того как она внесла свой вклад в диффамацию моей личности в Германии, должна будет довести это мое заявление до сведения своих членов и немецкого народа, перед которым меня оклеветали".

Академия передала в печать копию письма Эйнштейна, добавив к нему некоторые комментарии, однако письмо было опубликовано лишь немногими газетами. В своем комментарии академия упрекала Эйнштейна в том, что он ничего не сделал для того, чтобы выступить против обвинений и клеветы, хотя, будучи многолетним действительным членом академии, он был обязан сделать это. В том же духе было составлено письмо, которое академия направила Эйнштейну 7 апреля 1933 года. "Какое значение, - говорилось в нем, - могло бы иметь для немецкого народа именно Ваше свидетельство за рубежом в эти дни частично отвратительных, а частично смехотворных обвинений!" Это было написано в тот момент, когда в Германии уже возникли концентрационные лагеря и когда террор штурмовиков против коммунистов, социал-демократов, противников войны и евреев уже принимал самые жестокие формы!

Эйнштейн ответил, что его крайне опечалило то умонастроение, которое отразилось в полученном им послании. По поводу замечания, что он должен был выступить за границей "со свидетельством" в пользу "немецкого народа", он заявил, что такое свидетельство было бы равносильно отрицанию всех тех представлений о справедливости и свободе, за которые он боролся в течение своей жизни. Далее Эйнштейн писал: "Вопреки тому, что Вы говорите, подобное заявление пошло бы не на пользу немецкому народу, а лишь было бы на руку тем, кто пытается подорвать идеи и принципы, завоевавшие немецкому народу почетное место в цивилизованном мире".

Академия еще раз занялась "делом Эйнштейна" на своем заседании 11 мая 1933 года. Макс Планк, который тогда уже вернулся из зарубежной поездки и впервые высказался по этому вопросу, заявил следующее: "Я полагаю, что выражу мнение моих академических коллег, а также мнение подавляющего большинства всех немецких физиков, если скажу: господин Эйнштейн - не только один из многих выдающихся физиков; господин Эйнштейн, будучи членом академии, опубликовал работы, которые привели к такому углублению физических знаний в нашем столетии, что по своему значению их можно сопоставить лишь с достижениями Иоганна Кеплера и Исаака Ньютона. Мне это необходимо высказать прежде всего для того, чтобы наши потомки не пришли к заключению, что академические коллеги господина Эйнштейна еще не были в состоянии полностью осознать его значение для науки".

После этого академия объявила "дело Эйнштейна" закрытым. Члены Берлинской академии, которые хотели быть строго "вне политики", продемонстрировали в своем большинстве политическую позицию, которая фактически - хотя, наверное, и против их воли - оказалась на руку врагам немецкой нации. Планк, по-видимому, это чувствовал и предвидел, потому что еще в марте в одном из своих писем он заметил, что "дело Эйнштейна", как он опасается, отнюдь не будет принадлежать к славным страницам в истории академии.

Выход Эйнштейна из академии, имевший характер политической демонстрации, естественно, вызвал широкий резонанс во всем мире. Нацисты были взбешены тем, что знаменитый ученый стал для них недосягаем. Под предлогом полицейского домашнего обыска банда штурмовиков ворвалась весной 1933 года в городскую квартиру Эйнштейна в Берлине и захватила там все, что им показалось ценным: столовое серебро, ковры, картины. Похищенное имущество было увезено на грузовике, который стоял наготове около дома. Полиция "ничего об этом не знала". Летняя дача Эйнштейна в Капуте была конфискована в пользу прусского государства, согласно нацистским законам об изъятии собственности коммунистов и врагов государства.

Вскоре после своего прибытия в Бельгию - в конце марта 1933 года - Эйнштейн заявил немецкому посольству, что он отказывается от прусского гражданства. Несмотря на это, в 1934 году фашистское правительство задним числом лишило его гражданства. В списке лишенных гражданства лиц его имя стояло в одном ряду с именами Иоганнеса Бехера и других прогрессивных деятелей немецкой культуры. Сначала Эйнштейн жил в качестве гостя бельгийской королевской четы в маленьком курортном местечке вблизи Остенде. Летом 1933 года он прочел несколько лекций в Англии. После этого он отправился в Америку, чтобы с октября приступить к научной деятельности в Принстоне, о чем уже имелась предварительная договоренность.

Эйнштейн был глубоко разочарован бесхребетной позицией большинства его немецких коллег, в особенности в академии. 26 мая 1933 года в письме к Максу фон Лауэ, которого он особенно ценил как человека, Эйнштейн писал, что положение в Германии ясно показывает, к чему приводит молчание ученых в политических вопросах: к беспрепятственной передаче власти в руки безответственных элементов. Пассивность ученых в политических делах является признаком недостаточного чувства ответственности. Он не берет назад ни одного своего слова и твердо верит в то, что своим поведением оказал услугу человечеству.

Разочарование Эйнштейна, вызванное капитуляцией немецкой интеллигенции перед фашизмом, еще больше усилилось в последующие годы. Под впечатлением ужасных преступлений, совершенных немцами в годы второй мировой войны по отношению к миллионам беззащитных евреев, это разочарование переросло у Эйнштейна в негативное настроение по отношению ко всей Германии в целом.

Если в 1933 году Эйнштейн говорил о кучке "помешанных демагогов", которые обманывают политически неразвитый народ, злоупотребляя его доверием, то после 1945 года он уже не проводил различия, за немногими исключениями, между введенным в заблуждение немецким народом и теми, кто его политически развратил. Его антипатия к немцам заходила так далеко, что он осуждал даже своих близких друзей (например, Макса Борна), которые возвращались из эмиграции на свою родину. Из числа видных естествоиспытателей, которые в эпоху гитлеризма продолжали работать в Германии, он признавал, кроме Отто Хана, только Макса фон Лауэ, считая его честным ученым, сохранившим твердость духа и не делавшим никаких уступок коричневым насильникам.

Конечно, в этом вопросе обнаружилась политическая ограниченность взглядов Эйнштейна. Однако неизгладимой виной немецких империалистов остается то, что один из величайших и благороднейших сынов Германии с таким ужасом и непримиримостью отшатнулся от своей родины, в научный престиж которой он внес вклад, не имеющий равных в истории нашего столетия.

Фридрих Гернек, 1984 год